Slash and Het fiction

Письмена

Она ничком лежала на кровати. Макнув перо в чернила, он уселся на нее верхом и легонько прикоснулся руками к спине - будто рассчитывая площадь холста и прикидывая, как и где расположить буквы. Потом тронул волосы - нет, не грубо - по-профессиональному легко убрал их с шеи, кончиками пальцев заправив за уши. А затем склонился и со словами "Возможно, это займет какое-то время", кончиком пера прикоснулся к позвоночнику.
Когда в ночи она впервые вошла к нему, он решил, будто это греза или же шутка... или же - как знать? - и то, и другое разом. Она возникла почти бесшумно, кончиками пальцев распахнув дверь и замерев в дверном проеме. Он сел, не в силах оторвать от нее взгляда.
Белая пижама в сумраке казалась призрачным белым облаком, зависшим в воздухе; лишь только когда она сделала еще шаг и присела на кровать, он узнал ее - почти кровавая рыжина волос, опушенные темными ресницами глаза и столь неуместные уизлевские веснушки. Ее ротик всегда его интересовал: тонкая верхняя губа и пухлая - будто искусанная - нижняя, хотя теперь, когда они сидели вплотную, он увидел веснушки и там.
В ту ночь он был груб. Где-то из-за того, что сам не знал, что делает, но, скорее, потому что хотел убедиться.
Я грежу - это была первая мысль, однако он тут же удивился, почему же тогда эта греза именно о ней, - той, которая никогда не занимала его мысли, той, которую он доселе никогда не желал.
Она чуть дрожала на краешке кровати - в подземелье вечно было промозгло; как сказал бы батюшка, "холод камня обратит в лед сердце". Однако, вопреки холоду, Джинни вскинула руки - пижама вспорхнула вверх, а потом тряхнула головой, роняя медь волос на покрытую мурашками кожу, на обнаженную грудь. И взглянула на него. Там, где заканчивались веснушки, снятым молоком голубела кожа.
- Через час я должна вернуться, - это прозвучало так, будто они обо всем давно договорились. Он не сомневался - ничего подобного не случалось. Он бы запомнил. - Или же меня будут искать.
Потом он пытался убедить себя, что причина его торопливости и была как раз в этом ее желании, однако на деле он просто перевозбудился до ужаса и жутко боялся в любой момент проснуться; влекомый к зыбкой границе яви с сна, в грохочущим в груди сердцем, он потянул ее на себя и уже через миг был на ней и в ней - тыкался лицом плечо и сжимал полные пригоршни меди ее волос. Он обезумел настолько, что даже не поцеловал ее, - это вообще не пришло ему в голову, пока он не подумал, что, возможно, именно таким образом и можно придать некую правдоподобность их занятию. Он кончил, тут же ощутив себя в чаду малярийного приступа, - рухнул на нее, содрогаясь до самых костей, обливаясь холодным потом.
- Благодарю тебя, Драко.
Она села. Мягко оттолкнула его. Снова натянула пижаму и исчезла так же беззвучно, как и появилась, заставив его в испуганном смятении таращиться вслед.
Какая-то ловушка?
Он не сомкнул глаз до утра, и за завтраком обнаружил ее в другом конце Зала - за гриффиндорским столом, вернее, сначала он подумал, будто ее и вовсе нет, только под самый конец сообразил, что все это время она сидела там, рядом с Поттером, - просто он не узнал ее под скучной и неприметной личиной, с тугими косицами и в темной школьной мантии.
Поднявшись из-за стола, она скользнула по нему взглядом - словно он был прозрачным. Чуть покачнулась и удержалась, схватившись за руку Поттера.
Той ночью она не появилась. Зато пришла следующей - опять в белой пижаме; снова опустилась на краешек кровати, снова разделась, взглянула на него и терпеливо замерла, прикрытая лишь длинными волосами да белыми трусиками с голубыми веревочками по бокам.
В пристальном взгляде не кипело ожидание - скорее, некое равнодушное любопытство, она как бы гадала, чем бы он занялся, будь у него выбор.
Золотая цепочка на шее - когда он усадил ее на колени, то заметил зачарованный кулон - золотое перо.
Следующим днем он увидел ее в коридоре - руки, полные книг, взгляд, устремленный на объявление у входа в класс Зельеварения, чернила на белых манжетах, скрученные в узел волосы, заколотые пером вместо шпильки.
Он прошел мимо, звонко выбив книги из ее рук. Она повернулась и чуть недоумевающе уставилась на его ухмылку - будто застала Крэбба с Гойлом под Пульсирующим Папоротником за чтением вслух французской любовной лирики. А потом развернулась и ушла, оставив груду книг лежать у него под ногами.
Когда она появилась ночью, он уже поджидал - перехватил на полпути, поймал за руки.
- Я не собрал твои книги, - прошипел ей на ухо, приваливая ее к стене у туалетного столика, - они там так и валяются.
- Знаю, - она подняла на него спокойный взгляд. - Гарри принес их.
Дрожь воспоминаний и ненависти едва не заставила его отступить, однако вместо этого он еще сильней вжал ее в стену. Ноги обхватили его талию, он почувствовал за спиной ее пятки.
- Ты свалишься, если пойдешь, - тихо заметила она и оказалась права: колени подогнулись, он едва не уронил ее, впрочем, ей было все равно.
Во всяком случае, он так решил, ибо она вернулась в следующую ночь.
И в следующую.
И в следующую.
Он полагал, что, судя по всему, теперь ничто не мешает ее еженощным визитам, - хотя не знал наверняка, ведь она никогда не отвечала на его вопросы, никогда не замечала его в коридорах; она вообще почти не разговаривала и всегда молчала во время секса - что бы он ни делал, как бы ни целовал, как бы ни ласкал ее; был ли быстр или же нетороплив, говорил ли с ней сам или же вовсе не раскрывал рта. Иногда он сжимал ее настолько сильно, что знал - назавтра у нее проявятся синяки, и наутро свете дня с каким-то лютым вожделением пытался обнаружить их, однако никогда ничего не находил.
Ему приходило в голову, что, вероятно, существует две ее или же происходящее действительно ему мрежится - и обе эти мысль были одинаково ненавистны.
Ее цепочка.
Она-то и решила в конце концов все проблемы.
Как-то ночью они пришла поздно - он едва не уснул; скользнув к нему в кровать, легла рядом и, подхватив его руки, провела ими под своей рубашкой. В тот раз он был небрежен и неаккуратен, он слишком устал, чтобы сдерживаться, а потому в самый ответственный момент с силой укусил ее за плечо.
Позже, отпустив ее и откинувшись рядом, он увидел, как она нахмурилась:
- Предпочитаю, чтобы ты меня не метил, - она обвела кончиком пальца рубчатый полукруг, и вот тут-то ему и пришло в голову: видеть на ней его отметины в течение дня. И знать. - Свести их не так-то просто.
Она легла, прижимая подушку к груди, золотое перо поблескивало в ямочке между ключицами.
Плеснулось неясное негодование: он захотел попросить ее об этом, однако не смог: ведь это был знак любви, они же являлись кем угодно, но только не любовниками. Раньше все, на что его хватало, - лишь на так и не произнесенная просьба не оставлять его, не уходить...
Когда она уснула, он взял свое перо и, сам не зная, зачем (однако же, с детства приученный потакать малейшим собственным приходям, все же сделал это), неразборчиво вывел на веснушчатом плече - "Малфой". Будто расписался в содеянном. Чернила замарали руки, и он сунул пальцы в рот, облизывая и едва не задыхаясь от этой кисло-сладкой горечи.
Наутро, проснувшись, он увидел - она уже ушла, оставив чернильный набрызг на подушке. И снова он искал ее в коридорах, обнаружив только перед уроком Арифмантики, - она затерялась в толпе девчонок у статуи горбуньи. Ремень сумки оттянул ей плечо, однако, когда он пошел мимо, она вскинула взгляд и в нем блеснуло нечто вроде узнавания. Прочие захлопали глазами.
В ту ночь она была взволнована: войдя, стиснула руки и встала перед кроватью:
- Ты писал на мне. Как тебе это пришло в голову ?
- Не знаю.
- Я обычно пишу на себе. На уроках и вечером... У меня нет дневника, я многое забываю, если не оставлю на себе такую напоминалку.
- Может, стоит завести дневник?
- Мне не разрешено.
Он не спросил, почему. И без того, они сказали друг другу куда больше, чем обычно. Вместо этого он заметил:
- У меня есть еще чернила...

Сбрасывая одежду, она всегда распускала волосы - они обрушивались до талии, будто рассекая ее кожу. Опускаясь к его ногам, она скручивала их в тяжелый жгут и перекидывала вперед - на грудь. Потом упиралась ладонями ему в бедра, скользя губами по его телу, - и он, склонившись над ней, черным вороновым пером - подарком отца - выводил буквы на ее обнаженной спине.
От смятения и возбуждения тряслись руки. В конце концов, почему бы не задание по Зельям? - он написал компоненты: "кровь дракона" - вдоль лопатки, "асфодель" - поперек талии, "белладонна" - вдоль позвоночника... Буквы извивались, сплетались - он старался, как мог.
Он считал, что научился держать себя в руках, - кончив, он не рухнул, хотя и выронил вконец испорченное перо.
- Если хочешь, я принесу другое, - она поднялась, прошла к туалетному столику с зеркалом и замерла, подняв вверх полные огненных волос ладони. - У тебя красивый почерк. Впрочем, я так и думала, - волосы обрушились на ее обнаженное тело, скрывая дело рук его. - В следующий раз напишешь то, что захочу я.
- Я буду писать то, что мне нравится.
- Задание по Зельям? - слабо улыбнулась она. В голосе проскользнуло презрение.
На следующий день он встретил ее в переходах. По-будничному собранные волосы позволили, проходя мимо, увидить чуть замаранный изнутри чернилами белый воротничок. И тут же он словно увидел и след от укуса на ее левой груди, и едва заметные синяки - следы его пальцев - на внутренней стороне бедер... Его тут же залихорадило, так что он едва осознал, что рядом, не сводя с него глаз, стоял Поттер:
- Какие проблемы, Малфой?
- Да никаких, - Драко смотрел мимо него, на Джинни. - Просто пытаюсь припомнить состав, заданный на дом по Зельям.
- Шел бы ты это делать в другое место.
Еще совсем недавно этого бы хватило, чтобы Драко надулся на весь мир, погрузившись в многочасовые изыскания, почему и отчего он ненавидит Гарри Поттера... Однако сейчас все казалось на редкость неважным: он знал нечто, неведомое Поттеру, - и это с лихвой искупало любые грубости.
Придя ночью, она заявила ему с порога:
- Ты не должен таращиться на меня в коридорах. Это расстраивает Гарри.
Сегодня на ней была тонкая батистовая сорочка, синяя с розовыми оборками, и бант в косе.
- А он бы не расстроился, если б узнал, что я трахаю его подругу по ночам? - расстегивая ее пуговки, поинтересовался он - больше действительно из любопытства, чем по злобе. Пуговки были небольшими, и ему пришлось делать это ногтями.
- Чернила испортили мою пижаму, - пояснила она. Ночная рубашка упала на пол, она снова стояла перед ним обнаженная - и буквы, выведенные им накануне ночью, следами сошедших синяков бледно проявились на ее коже. - И Гарри мне не парень. Надеюсь, я не испортила тебе удовольствие.
- Меня его интимная жизнь не интересует.
Драко потянул ее на пол, к пузырьку чернил и перу - усадил на колени и целовал в грудь и живот, пока она расплетала косы, выпуская на волю потоки струящегося шелка. Она укусила его за руку в миг, когда он вошел в нее, она хотела шевельнуться, но он не позволил, хотя от напряженной неподвижности руки заходили ходуном. Перо едва не бултыхнулось в чернильницу, кроваво-красные капли стекали по кончику, когда он занес его. Сцепив руки за его головой, она задрожала, а он начал выводить слова - первые, что приходили ему в голову.
"Гриффиндор" - написал он. Потом - "Слизерин". Потом время, когда все случилось. Он остановился, только когда место для письма закончилось - и лишь тогда, отшвырнув перо, он дозволил ей двигаться - она кончила почти сразу, да и сам он - тоже, частично от остолбенения: ему ни разу не доводилось видеть ее столь возбужденной.
Сцепившись в объятиях, она упали на пол и замерли, пока дрожь не отступила - пахло сексом, потом, чернилами и бумагой, будто ожила порнографическая картинка. Эта мысль заставила его усмехнуться в беззвучной насмешке.
- Мы опрокинули чернила, - это были ее первые слова, когда она снова начала дышать.
- Я добуду еще. И в следующий раз ты сможешь расписать меня.
Она резко села, словно от удара, и качнулась прочь.
- Нет. Я не стану этого делать.
- Почему?
- Я не пишу на других. Я боюсь.
- Чушь.
- Я не стану.
Она надела рубашку и оставила сидеть на полу, засыпанном перьями и залитом чернилами, - красными, однако же в сумраке кажущимися черными. Слова на ее теле потускнели: он прижался к ней, и теперь буквы проступили и на его груди.
Он должен прочитать их в зеркале, если случайно позабудет.
...Жила-была девушка...
Назавтра он не нашёл ее в школьных переходах и послезавтра позже - тоже; а потом, много позже, когда они наконец-то встретились, она вовсе на него не взглянула. Она стояла с Поттером - ничего нельзя было поделать, впрочем, как он ни думал, все равно и не сумел сочинить, что бы он предпринял, не окажись Поттера поблизости.
Чистые руки, чистая шея и пустые глаза, когда она прошла мимо.
Вернувшись в комнату, он швырнул в стену пузырек с чернилами, но чуть погодя - так, на всякий случай - зашел в клас Зелий и взял оттуда другой.
Опустилась ночь. Он сидел на полу. Поднял чернила, взглянув сквозь них на свет. И тут увидел ее - неясную, подкрашенную синим фигуру. Когда он опустил флакон, она стояла посреди комнаты, обхватив горло руками.
- Я прочла. Прочла, что ты на мне написал: ты и правда так думаешь? Что я такая и веду такую жизнь?
- Не знаю, какая у тебя жизнь, ты никогда мне не рассказывала. Это просто история.
- Но девушка... Это же я... Или же другая твоя знакомая?
- Ты - единственная знакомая мне девушка.
Это было правдой: отец никогда не приветствовал ни знакомства с девушками, ни уж - тем более - возможность переспать с ними из-за вероятности неприятного скандала. Впрочем, все это относилось к Вещами, Которые Никогда Не Обсуждались, а потому Драко не знал наверняка, действительно ли занимают подобные мысли отцовский ум, - ведь не может же быть, чтобы он не ведал про противозачаточные чары.
- Это был просто рассказ, - повторил он.
Она сделала шаг в комнату. Потом еще один - и вот, опустилась на пол рядом, приняла из руки пузырек с чернилами, поставила на кровать, взглянула в упор.
- Может, я хочу узнать, что было дальше. В рассказе.
Он взглянул на нее, увидев свое отражение в зрачках, словно она когда-то поймала его облик, храня его теперь в голове.
- Почему я? - спросил он. - Во-первых, почему я?
- Почему бы и нет? - она начала расстегивать пижаму: он выучил этот процесс наизусть до последнего жеста - и сколько пуговиц, и что она опять будет возиться с третьей... - Ты ведь можешь догадаться, верно?
- Я могу не угадать. И тогда это не будет правдой.
Она стряхнула с плеч пижаму, свернула, сунула под себя.
- Да. Тогда это будет рассказом, - через плечо взглянула на него, и ему показалось, будто сквозь тонкую завесу волос мелькнула улыбка. - Расскажи мне.
Он поднял перо с подушки, разгладил его ладонью:
- Тогда ложись.
Она послушалась, уткнулась лицом в скрещенные руки - и он снова вспомнил все дни, когда она проходила мимо - не взглянув, не произнеся ни слова, - он вспомнил все несказанные им самим слова, все до последнего оскорбления, которые ему хотелось швырнуть в лицо Поттеру, каждый вопрос, который он хотел - и побоялся - задать отцу...
Все слова, которые он проглотил в течение своей жизни, - куда они делись? Он думал, будто навеки потерял их, но, возможно, нет: возможно, они просто ждали, как он сам ждал ее, как и она - теперь он это знал - ждала его.
Она ничком лежала на кровати. Макнув перо в чернила, он уселся на нее верхом и легонько прикоснулся руками к спине - будто рассчитывая площадь холста и прикидывая, как и где расположить буквы. Потом тронул волосы - нет, не грубо - по-профессиональному легко убрал их с шеи, кончиками пальцев заправив за уши. А затем склонился и со словами "Возможно, это займет какое-то время", кончиком пера прикоснулся к позвоночнику.